Владимир Шевельков: "Работа в общепите отбила у меня желание писать стихи"

— Не скрываю любопытства, как Владимиру Крайневу удалось уговорить вас сниматься в его фильме, принимая во внимание вашу нынешнюю разборчивость.

— Мы с Крайневым впервые встретились на "Операх" — он был единственным изо всех режиссеров, которые снимали "Оперов" режиссером. Все остальные были клоунами...

Да и историю фильма я тоже знал. Так получилось, что у меня была возможность ознакомиться со сценарием раньше – я взял его на производство, но дальше дело не пошло. Я знал этот сценарий и эту роль, а когда мне еще и позвонил Крайнев: "Давай приезжай", я ответил — "Давайте!" Если бы я не был знаком с режиссером — не приехал бы.

Деоккупация юга страны – как украинские военные отвоевывают территории

Запрет на передвижение по стране для военнообязанных – все детали

Ракетные удары по мирным украинским городам - июль 2022

Ядерный терроризм россии

— В начале кинокарьеры вы говорили о том, что готовы играть кого угодно — будь то фашисты или подонки. Сегодня все иначе?

— Сейчас ситуация поменялась. Ведь это было тогда — в той стране — в СССР. Я ведь артист той страны, этих то — нет. Можно считать, что я начал работать только два года назад — я новый артист, свежий.

— Тем ни менее вы дебютировали достаточно жестко, предложив снять несколько серий "Оперов" за свое согласие участвовать в съемках…В "Здравствуйте Вам!" подобных историй не было?

— Нет. Но я ведь уже снял две мелодрамы. А скоро приступаю к следующей работе. В "Операх" я снял пять двухсериек.

— Почему не беретесь за прокатное кино?

— Потому что чуть-чуть надо дорасти. Во-первых — пока мне не предлагали, точнее, было предложение, но оно слетело. Во-вторых — для этого нужен материал, а в-третьих — это не самоцель. Как говорится — будет что-то — будет и это. Должно придти время. Если будет сценарий, будет ситуация — буду снимать. Пока такой цели нет. Хотя, безусловно, можно считать, что прокатное кино — это пик режиссерской карьеры. Но при этом за него можно браться только тогда, когда есть что сказать, а если нечего говорить – зачем снимать.

— Вам уже есть что сказать?

— Есть идеи, сценарий. Но нужно до этого дожить. А сказать, конечно, есть что — я такой уже, знаете, несвежий.

— Когда вы только преступали к режиссуре, у вас была серьезная мотивация — вам не хватало денег на хорошее кино. Неужели рекламный бизнес не позволяет заработать необходимой суммы?

— Нет, конечно. Нормальное полнометражное кино стоит от полутора миллионов долларов (это сегодня), плюс понадобится такая же сумма, если не больше, — на рекламу. А если в этом кино еще и есть какие-то трюки или объекты вроде Гавайев, Арктики или Африки, за счет поездок цена будет еще выше. Поэтому, естественно, у меня таких денег нет.

— Так что нынче, реклама обнищала?

— Но я ведь занимаюсь не прокатом рекламы, а хорошие деньги в рекламе зарабатывает именно тот, кто занимается ее прокатом, тот, кто ее крутит. А тот, кто производит…мы же не экономим на производстве. У нас есть смета. Предположим, хорошая реклама стоит 150 тысяч — для нашей рекламы это очень приличный бюджет. И если при этом контора зарабатывает 10 процентов — это уже здорово.

— Владимир, вы так и не ответили на вопрос о совместимых с вами персонажах.

— Возвращаясь в кино, хочу выработать себе определенный психотип человека. Если я его выработаю, и он мне надоест — перескочу. Сейчас для меня важно, чтобы это были люди с умом, которые дружат с головой — этого мне хочется. К примеру, я могу быть гнусным, но разумным. Хотя, наверное, я не прав — все равно когда-то меня снесет. Это могут быть и фашисты. А могу и дураком попробовать быть, безумцем. Мне все равно.

Сейчас мне как раз прислали сценарий: там такой глистный персонаж — глистным не хочу быть. Может быть, пока.

— Наверное, когда вы вернулись в кино, сценарии так или посыпались. Или они приходили и в период вашего творческого перерыва?

— Когда в 1992 году я закончил съемки, до 1995 еще что-то приходило. Сначала — по 19 сценариев в год, потом — по пять, по три, и потом все закончилось. До 2004 года не было ничего: были какие то звонки, но все знали, что я не пойду. А потом ко мне пришел режиссер и сказал: "Давай, вписывайся — появились продюсеры" и я согласился.

— Значит ли это, что вы сделаете паузу в рекламном бизнесе?

— Нет. Я снимаю рекламу. Завтра ко мне в Киев приезжает исполнительный продюсер и режиссер монтажа, и мы склеим рекламу прямо здесь, а потом они уедут в Питер ее заканчивать.

— Есть ли сейчас шедевры, способные повторить успех "Бочкарева" или "Люмине"?

— Не знаю. Я считаю, что все это классика и думаю что это надолго. Такой себе рекламный "вечняк" — вечная история, от которой не стошнит. Сейчас же от рекламы тошнит. Противная, ее невозможно смотреть.

— Тем не менее, реклама — единственный продукт, несущий позитив, которую с удовольствием смотрят дети.

— Сейчас позитива меньше. Я считаю, что все стало намного хуже. Это связано с тем, что на место людей, которые принимали решения, хотели двинуться вперед и чего-то добиться: отрыть новую тему, новый магазин, новый завод, стали люди, которые пришли на работу в эти компании. И придя туда, они поняли, что это опасно: а вдруг я что-то захочу сделать, а это неправильно, — а у меня зарплата. Вдобавок к ним на помощь пришли люди из рекламных агентств, которые понимают, что у них тоже зарплата. Они объеденились и поняли, что главное для них — это подписанные бумаги, опыт поколений: не надо рисковать, не надо прыгать, не надо удивлять, а делать жестко, конкретно и по схеме. И пусть это будет неэффективная реклама, он нее не будет никакого толку — все равно любая реклама работает, и такая тоже. Но при этом у них будет подписано на всех позициях и они сохранят свои зарплаты.

— И что же с такими делать — как заставить их креативить?

— Нужно, чтобы в рекламу опять пошли отважные люди, которые понимали бы то, что главное в рекламе – это идея, а не план рекламной компании.

— У вас есть тематические барьеры: к примеру, политическая реклама?

— Нет. Политической рекламой я занимался — делал ролик для одной из партий — было чудесно. Это была некая ирония: у меня был белый костюм Адидас, я ездил на Мерседесе… Но потом произошло страшное — я понял, что получаю слишком много денег и одновременно их все время мало — тогда я понял людей, у которых много денег. Как только их становится много — тут же понимаешь, что их нет. Сразу не хочется кому-то давать в долг, что-то с ними сделать. Но в результате я вышел из положения — я помог всем, с кем я был рядом.

— Обычно актеры предоставляют выбор своим детям: вы же рискнули, сняв своего сына в собственной рекламе…

— У меня был период, когда я не снимал никого из знакомых. Это длилось до тех пор, пока у меня не умер оператор, ему было за тридцать, и в этот момент, я понял, что нужно радоваться жизни. И если мне говорят: "Сними сына. Он может сыграть", надо брать его и снимать. Если появляется кто-то, кто может что-то сделать — пусть делает — иначе потом будет поздно. Можно стараться все время быть честным, упертым (это хорошо), но только не надо забывать, что жизнь идет. Нужно радовать людей, родственников и знакомых.

Для моего сына это был очень нервный опыт. Он плакал. Снялся только в двух роликах — у меня и у другого режиссера. У меня все шло нормально, только он удивился, что я такой строгий, а когда он снимался не у меня — разрыдался: "Как же так. Надо мной смеются" (нужно было, чтобы над ним смеялись по сценарию). И когда ему сказали, что так и должно было быть, он ответил: "Все. Я больше ничего пока не хочу". Тогда ему было семь лет — в этот период можно – ему все равно, это сейчас — нельзя, сейчас ему нечего там делать. Нужно, чтобы он вошел в баланс с окружающей средой, потому что слава — тяжелое испытание. Не зря ведь говорят про огонь, воду и медные трубы.

— Чем он занимается сейчас? С профессией не определился?

— Нет. Но кино смотрит всерьез: видел много, и разбирается хорошо. Серьезный персонаж. Последний фильм, который ему особенно понравился — "Борат", хотя его можно смотреть только после восемнадцати.

— Ваши фильмы смотрит?

— Ему все равно. Советское и русское кино — параллельное для него искусство: андеграунд какой-то, не серьезно.

— Не вы ли подтолкнули его к таким выводам?

— Я считаю, что можно что-то сделать, но все не так просто. Как можно на фоне "Властелина колец" всерьез смотреть на наше кино? Вот драма — другое дело, но драма пока его не интересует. Он недавно нашел моих "Бешенных псов", звонит мне: "Папа, нашел тут у тебя кино. Можно — посмотрю" — "Посмотри". А через полтора часа звонит: "Слушай, какое кино сложное!" А я про себя подумал — хорошо.

— Кстати, Бортко, который снял Абдулова в роли вашей мечты, сейчас тоже находится в Киеве. Вы то на него из-за Коровьева не обижаетесь?

— А что обижаться? Они ведь мне предлагали роль Латунсконго, но Латунский мне не интересен.

— Принципиально — только Коровьева?

— Я ведь знаю, что с ним нужно делать.

— А что делать, чего не сделал с ним Абдулов?

— Коровьев — это рыцарь. Он, пожалуй, самый сильный персонаж в свите Воланда. Он не просто самый сильный, он как терминатор, самый главный и самый здоровый. Он самый мощный: он решает любые вопросы. Но он выбрал для себя образ дохлого червяка — смешного персонажа.

— Но только физиологически.

— Специально! В этом и загадка. При внутренней сумасшедшей энергии он позволяет быть себе таким, и ведет себя так. Коровьев — не просто клоун. Он клоун, который знает, почему он так себя ведет. Именно этим для меня была интересна эта роль — можно вести себя как угодно, делать что угодно, и именно потому, что ты знаешь кто ты.

— Выходит, что Бортко пошел кратчайшим путем — выбрал худого и длинного?

— Думаю, что он пошел другим путем — собрал звездный состав и снял кино. При этом, на мой взгляд, использовал людей, которых в этом составе надо было снимать хотя бы 20 лет назад.

— А себя вы звездой не считаете?

— Считаю. Но в данном случае меня там не было. На мой взгляд, все они староваты, все до одного, разве что за исключением Азазелло и Анны.

— Что делать в ситуации, когда зритель по-прежнему хочет звезд, а сам режиссер — свежих лиц?

— Нужно искать новых актеров и снимать их. А почему нет? Как режиссер ты имеешь на это право. Это полнейшая ерунда, когда говорят, что это звезды, а больше никого нет. Они есть. Безусловно, люди, которые сейчас работают на студиях, менее профессиональны, чем были раньше в кино — они не имеют специального образования, хотя и учатся потихонечку — уже немножко просыпаются. Все равно, когда фильм снимают под заказ, должны пройти кинопробы, на которых все видно. И режиссер должен иметь собственный вес.

— А для самого режиссера, какой способ обучения продуктивнее сегодня — упасть на хвост мастеру или режфак?

— Сейчас, в наших условиях, очень важно иметь профессию — быть производственником. Потому что режиссер — в большей степени не чутье или талант, а профессия. И тогда ты снимаешь то, что ты должен снимать: не снимаешь ничего лишнего, не мучаешь никого, знаешь, как дойти до этой цели наикротчайшим способом. Можно, конечно, учится: мучить людей и за счет этого самореализововаться — в нашем кинематографе много таких имен. На западе таких нет. Нет этого безобразия, когда режиссер работает не по плану, а творит на площадке. Твори дома! Твори с женой!

А у студентов или тех, кто только хочет этим заниматься, сейчас есть куча вариантов. Сегодня все доступно. Хочешь снять кино – возьми себе видеокамеру, поставь себе на компьютер Премьер, и считай, что ты можешь снимать кино. Раньше это не было настолько доступно. И сняв первое кино, ты все поймешь, даже если оно будет длиться всего минуту. Сейчас все инструменты, из которых делают кино, валяются под ногами. Мало денег — идешь в магазин, покупаешь газету "Из рук в руки" и берешь там камеру. А если у тебя нет денег — приходишь к приятелю и говоришь: "Дай камеру". Покупаешь пленку, вставляешь и, пожалуйста — снимай кино. Нет компьютера — иди к приятелю или устройся сторожем к кому-нибудь в контору, там поставь Премьер и клей свое кино.

— Почему ваш период клипмейкерства длился так недолго? У вас ведь даже была любимая героиня — Буланова, для которой вы сняли пять клипов.

— А с Булановой так вышло. Я хотел с ней познакомиться, а при знакомстве она предложила поснимать — я поснимал. Дальше были еще какие-то контакты, но это уже не было интересно. Музыкальное видео — комформистско-технологическая история. Я не чувствую этот вид и не понимаю, зачем в него нужно углубляться и в нем сидеть.

— Если сейчас все-таки кто-то понравится — снимете для него клип?

— Лучше я сниму кино. Это намного интереснее.

— Но ведь звезд можно снять и в роли самих себя.

— Если это будет честная история и этот человек мне подойдет — почему бы и нет. Но специально под кого-то придумывать не стану. В этом смысле у меня есть опыт. У меня были предложения снимать звезд мирового уровня в определенном виде искусства. Но, пообщавшись с этими людьми, я отказался от съемок. Не хочу. Какие бы они ни были. Я знаю, что все это будет продано, что можно заработать денег и прославиться, но не хочу.

— Так, если искать достойного человека, долго перебирать придется.

— А я и не буду его искать. Я лучше получу материал и уже под материал что-нибудь придумаю. У меня был один проект под Валуева. Посмотрим. Он интересный персонаж.

— У вас был непростой театральный опыт: вы утверждали, что если ты живешь на сцене — твою игру называют …, а стоит проорать – постановщик сыплет комплиментами. Сейчас вы не думаете о том, чтобы вернуться в театр?

— Вряд ли. Театр — не мой мир. Единственный вариант для меня — заниматься антрепризой. Недавно мне предлагали антрепризу — я отказался. А потом подумал, может быть, зря. Другое дело: то, что я тогда оценил — это та самая часть профессии. Что не надо затрачиваться глобально. Точно так же, как в режиссуре — надо наверняка знать, что ты хочешь делать. Не надо себя накачивать. Лучше сделать это технически хорошо. Как женщины это умеют делать — раз — и переключились. А мужики абсолютно все тупые. Они мало понимают в жизни...

— Почему тогда женщин так мало снимают? Благо, что у героев-мужчин есть возлюбленные…

— Это же естественно. Ведь, так или иначе, мужчины придумали искусство. Они придумали его для женщин. И основными потребителями являются женщины, как и результатом труда в искусстве являются женщины: я пошел на работу, сделал что-то — получил что-то — и принес женщине. Естественно, большее количество людей, интересующегося творчеством в процентном соотношении — это женщины. Ну и зачем делать для трех мужиков, когда есть 50 женщин. Все равно красивее женщин на свете уже ничего не будет. И если случится так, что нас поменяют местами и скажут, что теперь мужики самые красивые: мы будем носить юбки — и вы будете реагировать на нашу внешность, тогда да — вы будете мучиться, бегая за нами. А мы будем краситься, распускать и завязывать волосы, махать короткой юбкой…

— А как вы покоряете женщин?

— Не знаю. Думаю тем, что я не скрываю того, что мне нравится. Вы же это чувствуете?

— Вы даете Ей понять, что…

— Я не имею права никому давать ничего понять. Ведь все равно все решают женщины, а мы только ходим рядом и ждем, когда нам скажут: "Можно".

— А почему вы не читаете своих стихов? Вы ведь пишете?

— Уже нет. А когда-то я читал. У меня даже песни были – я писал музыку и пел, и все было хорошо. Я все это потом записал и послушал и с тех пор не пою. А потом, немножко поработав в общепите с братом, простояв за стойкой полгода, я настолько насмотрелся реалий жизни… Причем я пришел туда именно с этой целью — подопуститься. Скоро будет 20 лет с тех пор, как я не пишу стихов. И не надо.

— Барная стойка отбила всякую романтику?

— Да. Все эти люди, которые туда приходили, отбили всякое желание заниматься поэзией.

— Поэтому вы перешли к прозе? Меня удивила тематика вашего романа "Модерн"…

— Все это моя социальная ответственность. Я искал причину — почему у нас такая уродливая страна, почему нами управляют такие уродливые люди, почему они думают не о том, о чем они должны думать? Почему они не хотят, чтобы им поставили памятник, их именем назвали улицу, школу? Почему они не открывают больницы, почему они занимаются непонятно чем? Почему у них нет амбиций попасть в вечность?

— Я бы не сказала, что у Путина нет этих амбиций. Он вполне мог поставить себе памятник.

— Сам — это отдельный вопрос. Посмотрим, что будет в ближайшее время. По моим представлениям все идет так, как оно должно было быть. Открыли деньги и сказали: "Ребята, есть деньги", после этого сказали: "Ребята, давайте заниматься частным бизнесом", но не сказали, что есть нефть, газ, золото, алмазы, полезные ископаемые, высокие технологии и связи. А отдали людям общепит, причем не само здание, а только возможность торговать в нем пирожками. Пожалуйста — занимайтесь извозом, катайтесь на машинах, а чтобы у вас не было желания думать о том, что есть нефть, газ, уран и золото-брелианты, мы выпускаем на вас людей, которые хотят наживы, группировки. Лишь бы люди, которые начали снизу не попали в эту среду, а те, которые это организовали, — попали в другую. Все это было для меня понятно – что Эти уйдут и возьмут с собой все, что они решили взять, а людям они дадут только то, что они смогут взять. Но также ясно было то, что рано или поздно наверху произойдет расслоение – они поймут, что незачем давать всем, а лучше делиться с меньшим количеством людей — и начнут всех их опять собирать обратно. А кто сможет их собрать? — только КГБ, которое знает, кто убил, кого убил, когда убил, откуда он пришел, куда он ушел… Все понятно — схема действует. Теперь пришло время подмести и этих, и забрать себе все что нужно. Теперь посмотрим, что будет дальше. Смогут ли они ввести это в государственное управление (это они смогли), но как они распорядятся средствами: будут ли они получать сумасшедшие прибыли за управление, как менеджеры, управляющие компанией, из трубы которой идет нефть. Любой дурак может управлять компанией, из трубы которой идет нефть — шейхом может быть каждый. Лишь бы его не убили — это уже другой вопрос. Посмотрим, что будет дальше. Если они смогут часть прибыли раздать людям, как это сделали, к примеру, в Норвегии или Кувейте — будет здорово. Тогда Путину можно будет поставить огромный золотой памятник — я сам лично внесу деньги на строительство

и даже готов строить его. Потому что я буду знать, что у нас будет другая страна. Не та, в которой мы все время жили: феодальный строй, при котором феодал, а сейчас губернатор или мер, разрешает на своей территории открыть предприятие, решая при этом — будешь ты там работать или нет. И менты, которые занимаются не охраной народа, а охраной феодала…

— И после этого вы продолжаете снимать политическую рекламу.

— Да. Но я снимаю политическую рекламу отчасти и на эту тему. Например, стоят ребята: курят и пьют пиво, и один из них выбрасывает бутылку в воду. А мимо бежит человек — и он как дал ему "пендыль" — и побежал дальше. Суть в том, что если ты это делаешь — получаешь. Я снимал ее три-четыре года назад. В этих сюжетах не было ничего такого — "ровняк". Например, бабушки, которые смотрят на подростков и возмущаются: "Противные! Подонки" А подростки идут — едят мороженное и фантики из-под него бросают в урну. И больше ничего не происходит. При этом бабушки понимают, что они не подонки, и эти понимают, что мы не дураки. Что в этом такого?

— Возвращаясь к теме памятников, сейчас их ставят в большей степени людям искусства.

— А Собчак в Петербурге?

— Это исключение. Можно представить ситуацию, в которой вы попадаете в ту же Москву, и видите памятник Лужкову?

— Не знаю. Я не москвич, но о Лужкове я слышал много мнений …и так все понятно. Это их дело. Они сами строят свой город, который они разрушили, поменяли. В определенной степени, Москва — тоже месторождение нефти и газа. В ней кусок земли отрезал — и продал его за сумасшедшие деньги, построил дом — и он принес тебе космические прибыли. Естественно, зачем охранять памятники архитектуры, когда их можно сломать и на их месте построить что-нибудь новое. Слава Богу, у нас, в Питере, такого не происходит — пришла Матвиенко, тетя, которая… хорошая. Мне она нравится.

— А сами вы в недвижимость вкладываете?

— Нет. У меня есть квартира, и я купил еще комнату в соседней квартире — осталось купить еще одну комнату — попробую объединить две квартиры.

— А загородом. Под Киевом, например.

— Нет. Под Киевом далеко. Этим ведь надо управлять — у меня нет такой возможности — иметь здесь усадьбу. А кто в ней будет жить?

Приехав в Киев этой весной, я удивился — все хорошо, душевно, правильно и перспективно. Пыли нет. Это удивляет. Чистые машины ездят.

— Вы все еще играете в футбол в актерской команде?

— Да. В конце октября к нам должны приехать итальянские музыканты — будут игры.

— А с хоккеем что?

— В хоккее перерыв, но, в принципе, уже можно начинать. Из-за что мне сломали шайбой нос, я испугался и долго не играл. Но сейчас понимаю, что можно опять начать. Хоккей — контактная жесткая игра, и шайба летает. А если ты думаешь о том, что ты каким то образом можешь зарабатывать лицом, надо быть осторожным. Поэтому я и сделал перерыв. А сейчас уже можно попробовать побегать, естественно, на своем деревенском дворовом уровне: собрать таких же пенсионеров, как и я и побегать.

— Наверное, раде этого вы отказались от своих вредных привычек?

— В ноябре будет четыре года, как я не курю, а до этого курил 25 лет. А бросил потому, что понял, что это бессмысленно. Но мне немножко повезло. Я бросал два раза — не курил по полгода, а в нервных ситуациях снова начинал. Курил много: по две пачки в день, по две сигареты одновременно, увлеченно. Так же и кофе по утрам с сигареткой, как у всех. Потом до меня стало доходить, что это неправильно и я вдруг заметил, что после курения у меня болит голова. Так я все облегчал сигареты, пока не дошел до самых слабых. Но все равно голова болела. Я думал — что же делать, как быть — выпил коньячку — и все прошло. Тогда стало понятно, что после того, как покурил, нужно обязательно выпить. Круг замкнулся. Выходило, что если я хочу покурить, надо пить. И, взвесив все, я в один день закончил эти танцы.

Сигареты — это ужасно. С высоты своего бросания курить и 25-летнего стажа курца, считаю, что это одна из самых дебильных привычек, которые только существуют у людей. Она настолько идиотская! Она сажает энергетику, она портит воздух, создает дискомфорт, изменяет структуру организма, вызывает аллергию, как это было у меня (через три месяца, как я бросил курить, ко мне пришла аллергия — я стал чихать от собственной кошки, я не мог вообще жить — ел таблетки год). Но самое страшное: первые два месяца, когда я не курил, я почувствовал, что я отупел…, а потом раз — и все вернулось, а вслед за этим вернулась энергия, которой не было последних 15 лет.

— Помимо сигарет, что-то себе запрещаете?

— Сейчас мой организм изменился. Видимо, после сорока начинаются определенные проблемы. Надо быть аккуратнее с моей многолетней привычкой: несколько лет подряд я выпивал на ночь литр молока и съедал большую шоколадку. Сейчас это надо делать осторожнее. И надо заниматься физкультурой. Если раньше я занимался спортом тогда, когда хотел, то сейчас нужно делать хотя бы зарядку.