ДЕВЯТЬ ГРАММОВ В СЕРДЦЕ...

Неделю назад Украина отметила 60-ю годовщину освобождения от фашистских захватчиков. Послезавтра еще один праздник — день освобождения Киева. Согласитесь, не вспомнить о ветеранах — грешно. Мы решили рассказать о простом солдате, уроженце села Октябрьское Волновахского района, Григории Ольховском, который приложил немало усилий, чтобы приблизить день Победы.

"А ВЕДЬ Я ЖИВОЙ..."

Спустя десятилетия после окончания войны группу ветеранов пригласили в Ленинград. Среди гостей был и Григорий Ольховский. После экскурсий в Эрмитаж поехали в музей истории города. И здесь Григория Ивановича привлек стенд, где лежали солдатские книжки, офицерские удостоверения, партийные и комсомольские билеты погибших при защите города на Неве. Присмотрелся и не поверил собственным глазам: под стеклом лежал его комсомольский билет N1242676 — посредине от пулевого отверстия расходились трещинки, страницы залиты кровью. Он вытер слезу и подошел к экскурсоводу и произнес: "А я ведь живой..." Та сначала не поверила: "Может, валидольчику? Нет? Тогда что же... Вы утверждаете, что этот комсомольский билет — ваш? Да не может быть такого!" После уже экскурсовод слушала Григория Ивановича.

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Горел лес. Отовсюду тянуло смолистой едкой гарью. Ночью на пятачке полянки в неровном строю стояли пограничники-новобранцы: от их гимнастерок тянуло складским запахом, кое у кого сползли обмотки, накрученные неумелой рукой. Но лица вчерашних мальчишек, еще не нюхавших пороха, были суровыми и сосредоточенными — принимали присягу.

— Клянусь! — повторял громко со всеми рядовой Григорий Ольховский.

Когда все закончилось, подошел к командиру роты, робко обратился:

— Пулеметчиком хотел бы стать. Я в школе "Максим" изучал, разбирал с завязанными глазами, неплохо стрелял...

— Я тебе, Ольховский, даже пушку дал бы. Но где ее взять? — ответил ротный. — У нас пулеметов осталось всего шесть штук... Связным будешь.

Полк, в который попал Григорий Ольховский, и полком-то не назовешь. Изрядно поредел от авиации, артналетов, беспрерывного отступления. Если посчитать всех людей, до батальона не дотянуть.

Боевое крещение Ольховский вместе с товарищами получил на окраине Пскова. На их позиции сразу полезло шестнадцать танков. Сзади, прикрываясь броней, сгорбившись, сунула пехота.

— К пулемету, Ольховский, живо! — приказал командир взвода лейтенант Орлов, увидев, как первый номер "Максима" уткнулся лицом в землю. Убитого подменил напарник, а Григорий лег на его место.

Их же "Максим" дал две очереди и затих. Заменивший первого номера медленно повалился на бок... Его буквально прошило несколькими очередями, одна пуля пробила кожух пулемета. Кое-как заткнув отверстие, Григорий лег за "Максим". Фашисты лезли напролом, орали, швыряли гранаты.

— У-у, гады, — стиснул зубы и дал прицельно длинную очередь. Те гитлеровцы, которые вырвались вперед, словно попали под острую косу.

В ОКРУЖЕНИИ

У станции Дно пограничникам особо туго пришлось — немцы волнами накатывались на позиции обороняющихся, все вокруг было перепахано бомбами и снарядами. На этом смертном поле, казалось, живой души днем с огнем не найдешь, но только немцы поднимались в атаку, как натыкались на плотный огонь. Поняв, что "в лоб" наших не возьмешь, гитлеровцы стали "обтекать" полк с флангов, и у реки Луга он оказался в плотном вражеском кольце.

Тревожной выдалась июльская ночь. Она решала судьбу полка. Если за несколько часов не удастся прорваться, погибнут все. И командир "зеленых фуражек" решил прорываться. Весь план строился на дерзости и внезапности. Чтобы сбить гитлеровцев с толку, в одном месте задумали провести неожиданную ложную атаку, прорыв совершить в другом. Основной группе придавалось четыре пулемета, отвлекающей — два. Строились бесшумно. Лишь изредка звякал котелок или стонал раненый. Колонна двинулась — нужно скорее выбраться из этого гиблого места!

И вот в противоположной стороне раздались частые взрывы, зататакали пулеметы, зазвучали крики "ура". Началась ложная атака. Противник не сразу разобрался в обстановке. Кольцо лопнуло: через образовавшуюся "дыру" выходили солдаты, уже не имевшие ни малейшей надежды на спасение. Правда, предстояла еще одна сложная задача добраться к тем, кто остался на отвлекающих позициях и донести приказ: "выходить из окружения". Сделать это поручили связному, рядовому Грише Ольховскому.

ПРОРЫВ ИЗ АДА В... АД

Падая в еще горячие, дымящиеся воронки, замирая при каждом зловещем свистке, тот продирался сквозь густой ельник. И снова вперед, где — короткими перебежками, где — ползком. Гимнастерка покрылась пятнами пота, грязи... Бухали мины, трещали автоматные очереди, стучали пулеметы. В ушах, вперемешку с этими звуками, отчетливо слышал слова ротного: "Кровь из-под ногтей, расшибись в лепешку, но до ребят доберись!"

Первым он увидел бойца, у которого вместо лица краснело кровавое месиво. Рядом с ним у мелкого окопа с раной на спине лежал мертвый сержант. Дальше, раскинув руки, стонал еще один боец. Он еле шевелил обугленными губами и просил пить. Ольховский нашел фляжку, но она оказалось пустой. В сердцах бросил ее на землю.

Чуть впереди послышались рваные пулеметные очереди. Бросился на эти звуки. Боже мой, и здесь та же картина: один из расчета убит, второй, то и дело роняя окровавленную голову на грудь, продолжал вести огонь.

— Прорвались? Только громче говори — ничего не слышу, — пулеметчик стер рукавом гимнастерки кровь со лба, -- уши словно заклепали.

— Все в порядке! Приказано присоединиться к ним.

— Так уж и присоединишься. Видишь, мины швырять перестали? Значит, сейчас поползут фюреры. Ты умеешь на той "машине" строчить? У меня в глазах что-то мошкара мельтешит.

— Попробую. Сколько лент осталось?

На "пункте боепитания" оказалось четыре коробки. Минометный обстрел закончился. Между деревьями замелькали фигуры в растегнутых мундирах цвета плесени. Лента в приемнике. Григорий сжал гашетку и дал длинную очередь.

— В пояс, в пояс руби! — кричал раненый пулеметчик. — Да не танцуй стволом туда-сюда... Давай, давай очередь!

Он что-то еще крикнул и затих...

Необъяснимая злость захлестнула Ольховского. Снова давил до боли пальцы в гашетку, плечи задрожали в крупной ознобной дрожи — пулемет оглушающе зарокотал, жадно заглатывая ленту. Он видел, как один за другим падали, словно споткнувшись, немецкие автоматчики.

Вскоре фигурки совсем перестали маячить перед глазами. А "Максим" все стучал, распаленно и надсадно, пока не захлебнулся и не затих сам.

Пришел в себя Григорий от лязга гусениц. Поднял голову — прямо на него шел легкий танк. Тонкий ствол пулемета хищно шевелился, "вынюхивая" цель. А под рукой — ни гранаты, ни бутылки с горючей смесью. Только половина ленты с патронами.

Танк остановился. "Трясина, — догадался Ольховский, — пехота проходит, а он вязнет. А это означает, что мы еще повоюем". Но повоевать больше не пришлось. Григорий чуток приподнялся, чтобы сменить позицию, но в это время заработал танковый пулемет. Удар в бронированный щиток, еще один — и что-то с безжалостной силой толкнуло Ольховского в грудь.

Боевые побратимы не бросили Григория — вынесли его на руках из окружения и доставили в госпиталь. Правда, поначалу осматривавший парня хирург не мог понять, почему пульс прощупывается, но не слышно сердца. Но потом определил, и это впоследствии подтвердил рентгеновский снимок, что оно насквозь пробито пулей.

Заодно пуля прошила и комсомольский билет в кармане гимнастерки. Сам Ольховский долгое время считал его безвозвратно утраченным. И лишь спустя четверть века увидел его на одном из стендов. Скорее всего, билет передали на хранение товарищи, вынесшие отважного пулеметчика из окружения, но посчитавшие его погибшим.

ВРАЧИ НЕ ВЕРИЛИ, ЧТО ТАКОЕ МОЖЕТ БЫТЬ

Ольховский до сих пор не знает, да теперь никогда и не узнает, кто его нашел, вынес к своим, куда и как везли, но пришел в себя через семь суток в Старой Русе. Первое, что увидел, было лицо в марлевой повязке.

— Где я? — еле слышно спросил Григорий.

— Лучше спроси, где ты был. Не понимаешь? Потом узнаешь. А впрочем —на том свете. А сейчас лежи и поправляйся...

А до этого врачи внимательно рассматривали рентгеновские снимки, передавали друг другу, пожимали плечами. Пуля попала прямо в сердце Ольховского и вышла ниже лопатки. После долгих объяснений врачи пришли к выводу: пуля пробила грудь как раз в тот момент, когда сердце сжалось.

Самому Григорию, честно говоря, не было никакого дела до предположения медиков. Он жадно тянулся к жизни, верил, что останется в строю. После госпиталя рядовой Ольховский отправился на фронт. Воевал под Сталинградом, на Кавказе, на Украине. Получал и награды, и отметины войны — шесть ранений, две контузии. Победу встретил в Прибалтике, там, где начинал службу.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Живется моему герою, как и другим ветеранам. Даже лучше, чем многим из них: есть собственный дом — я в нем гостил, а еще — огород, коза, так что не голодает. Хватает пенсии, правда, только на самое необходимое. Все бы ничего, если бы привычная и размеренная жизнь не встала на дыбы. Он никак не может понять, почему Мерседесы проносятся на сумасшедшей скорости мимо мусорников, где роются старики, на груди которых звенел иконостас орденов и медалей, почему его завод пришел в упадок, почему закрыта шахта, где работала семья его дочери, почему... Кто ответит?