Ни одной свадьбы, только похороны: будни захваченного Луганска

Наша улица не хуже или лучше других. Она ровно такая же, как и многие в моём районе. Если оценивать её с точки зрения географических особенностей, то она упирается в речушку, широкая и светлая. И в этом она, пожалуй, лучше многих улиц моего края. Старшая улицы бдит, чтобы у нас горели все фонари и ещё, чтобы у ворот не скапливался строительный или бытовой мусор. Не всегда это у неё, конечно, выходит, потому что брошенные дома видно за версту – трава выше человеческого роста, выгоревшая краска на воротах и мусор, который скапливается в палисаднике и безошибочно указывает на такие вот пустые и бесхозные дома. А люди, люди разные, как и везде. В детстве мне казалось, что мой край – это клан. Этому были причины, раньше дома родственники старались строить рядом и держаться вместе, поэтому половина улицы могла носить одну фамилию. Это потом усадьбы стали продавать, делить, даже дома делить и продавать, но эта особенность – семейственность, где не рады чужакам, – осталась навсегда. Чужака определяют каким-то внутренним чутьём. Это те, кто купил дом и переехал из квартиры, это слишком образованные или слишком обеспеченные люди. Словом, те, что выделяется на общем фоне какой-то одной особенностью. К таким долго присматриваются и своё отношение к ним передают по наследству, даже если чужак живёт на нашей улице три десятка лет.

Условно можно разделить нашу улицу на тех, кто работает, и тех, кто сидит дома. К последим относятся старики и просто безработные, которые могут состоять в таком странном статусе годами. Проще было бы назвать их ищущими работу или временно не работающими, но временно – это последние четыре года. Многие из них оказались вообще не приспособлены для поисков работы. Где-то как-то работали, их это устраивало, а с войной они оказались за бортом, и они начали искать ровно такую же работу на таком же предприятии, не понимая, что нужно гибко приспосабливаться под обстоятельства, а не ждать чего-то. К безработным относятся и те, кто спился за последнее время. О, это бОльшая часть мужчин нашей улицы. И, что интересно, они – хозяева улицы. Они на виду, они заметны и к ним благосклонны. Их положение отчего-то склонны оправдывать и сочувствовать им. И их алкоголизм здесь не видят болезнью, а лишь следствием ряда неблагоприятных факторов. Пьянство тоже сильно изменилось. Пить стали в открытую, у домов, принося бутылки в руках, а пиво трёхлитровыми бутылями на вечер.

Работающие на фоне стариков и безработных заметны меньше. Они уезжают утром и возвращаются вечером. Они спешат всё успеть и не имеют времени сидеть на корточках у домов. Им немного завидуют, потому что у них есть стабильный доход и призрачная для многих работа. Причем завидуют как тем, кто работает за гроши, так и тем, кто что-то зарабатывает – ключевое слово здесь всё-таки "работа". Да и сами работающие вряд ли понимают элитность своего положения – возможность одеваться иначе, иметь занятость, востребованность. Странные, конечно, категории. Из тех, кто поменял с войной сферу занятости и начал работать в новой отрасли: валютчица в пункте обмена валюты (до лета 2014 года начальник отдела маркетинга крупного производственного предприятия); операционисты коммерческих центров по обналичиванию украинских пенсий (до войны студентки); начальник отдела в головном почтовом отделении (до войны почтальон); охранник рынка (до войны строитель); менеджеры по продажам продуктов питания (до войны работали продавцами в торговых центрах). Последние резко выделяются на общем фоне, потому что ездят на своих машинах и выглядят безбедно. Машина – вообще показатель бизнес-класса на нашей улице. Если человек ездит на своём авто, его воспринимают как обеспеченного человека, у которого всегда есть деньги.

Ещё одна особенность времени – ожидание. Это новая категория жизни нашей улицы. Ждут разных вещей – работы, пенсии, лучшей жизни и приезда детей. На нашей улице через дом потери – выехавшие и распавшиеся семьи. Поэтому старики ждут, привычно ждут лета, чтобы провести с детьми неделю или две, чтобы решить какие-то скопившиеся вопросы, чтобы пожить полной, как до войны, жизнью, нацеловаться внуков, пожить семьёй и год вспоминать эти минуты вместе до следующей встречи. Кто-то моет, белит и красит в ожидании приезда детей. А кто-то ждёт, чтобы это сделали приехавшие из своей новой жизни дети. И часто бывает так, что дети не успевают проститься – ожидание встречи становится непосильной ношей для стариков. И то ли война, то ли жизнь, то ли стрессы сокращают годы не только стариков. И это тоже новая категория жизни – частые смерти без долгой болезни. Как будто человек умер на бегу, в привычной суете дел, так и не дождавшись чего-то важного. Говорят, что причина смерти у всех одна – эта война.

Летом жизнь нашей улицы заметно оживляется. Долго сидят у ворот за неспешными беседами под дымок сигареты или потягивая пиво. Говорят о политике, ценах, прогнозах, слухах, обсуждая происходящее в мире и жизнь нашей улицы. Как и раньше, ходят всей улицей прощаться с умершими и радуются новорожденным. В этом есть что-то, что было и десять, и двадцать лет назад, и, наверное, полвека назад тоже. Женщины закрывают на зиму овощи, мужчины косят траву у ворот, дети бегают в местной – вечной – пыли. И жизнь идёт, поколения сменяют друг друга и у вчерашних детей рождаются уж их дети – отчего-то рано и торопливо, чтобы успеть пожить и успеть выполнить какую-то свою жизненную программу. А ещё похороны у нас бывают чаще свадеб, потому что с войной на нашей улице не было ни одной свадьбы – этот ритуал устарел и не в моде сейчас – из-за его дороговизны и местных документов о браке.

Война внесла свои коррективы, но даже война бессильна перед местным раздорожьем, пылью, ветрами, подступающим камышом от реки, абрикосовым тленом в июле и голоногим детством, которое с годами переходит в беззубую старость у ворот – в вечном ожидании чего-то лучшего.